АВТОР:  МИХАИЛ МОРГУЛИС

Погружение в сон гениальности

И если когда-нибудь Поэт уйдёт с земли, Дух его останется, он будет витать и говорить, вдохновлять и удивлять. Ну, как, к примеру, дух Пушкина…

В Москве за три дня  я встретился с ним трижды.  Первый раз на презентации моей книги в культурном центре «Покровские ворота», на следующий день во время блистательного вечера поэзии Евтушенко в зале Чайковского, и ещё, на день позже, в его музее –  музее Евтушенко в Переделкино. О каждом событии надо писать отдельно. Я попытаюсь сказать обо всём вместе. 
     Запомнилось, на презентации он поднял руку, сложил длинные пальцы и изящно распластал их на щеке. С кольца на безымянном пальце ярко смотрел в зал таинственный жёлтый камень. Что-то похожее было у камня с человеком, Евтушенко тоже смотрел в зал ярко, таинственно. Длинные пальцы напомнили пианистов, исполняющих Рахманинова и говорящих, что когда играешь Рахманинова, нехватает десяти пальцев. Но Поэт играет свою роль в жизни не только аристократическими пальцами, пронзительными глазами, не теряющими с возрастом голубизны,  не только эпатажными, ошеломляющими  наповал, ярчайшими пиджаками и рубашками, не только  вонзающимися в душу строчками, но и  просто  живя в  этом страшном Бытие, на сумасшедшей сцене мира.
     В его голосе, где мальчишеские интонации вдруг превращались в пророческое бормотание мудреца, присутствовал    волшебный налёт гениальности, который очаровывал слушающих и внимающих ему.
Что ни говорите, но он был  великой скалой, выплывшей из бесконечного времени, с развешанными на  её вершине  картинами жизни, сотканными из хохота и слёз, побед, обид и поражений.  Из-за скалы выглядывали личики  тех, кто бесконечно завидовал,  неожиданно ударял сзади, незаметно вонзал перья ненависти в его большое тело. Но вот что интересно,  он их всех прощал и даже любил. И это не  захлёбывающийся панегирик, я внимательно рассматривал его жизнь, и видел во многих  поступках первоначальное христианское начало. Этого  он сам долго не понимал. И даже в его ошибках не было злости или умысла, и прощаясь в жизни  с кем-то или чем-то,  он продолжал кого-то или что-то любить. Мне кажется, это  и есть отражение Христа.
     На презентации моей книги «Тоска по раю» он вдруг сказал: «Я влюбился в эту книгу!».  Мне стало жарко, да, я немного знаю себе цену, но думал ли, что великий поэт, которого считают Первым поэтом России и одним из лучших в мире – скажет,  что влюбился в то, что я, грешный, написал.
     На следующий день был его триумфальный вечер в зале Чайковского, бывшем зале театра Мейерхольда. Это великолепный зал, где замираешь ещё до начала действий, где тень убитого Мейерхольда наблюдает за происходящими действиями.
Он читал прозу и стихи почти три часа, пару раз забыл строчки стихов, и зал хором ему их подсказывал. Зрители его очень любили. А он сидел, то с ледяными зрачками старого орла, то преображал себя улыбкой  ребёнка, и зал улыбался  в ответ.
     В антракте я увидел в фойе человека с зелёными волосами и панталонах. Подумал, что это городской сумасшедший, а он оказался американским клоуном. Клоун пробрался после вечера в гримуборную Евтушенко и клялся в любви к великому поэту, которого он знал в английском переводе.
К Поэту стояла длинная очередь. К нему пропустили десятилетнего мальчика. Он приложил руку к груди и начал читать «Бабий Яр». Читал хорошо, и Поэт изумлённо поглядывал на меня. Потом  спросил мальчика: 
      -Ты еврей? 
     Вместо ответа мальчик повторил  последний куплет из евтушенковской поэмы : Еврейской крови нет в крови моей.  Но ненавистен злобой заскорузлой  я всем антисемитам, как еврей, и потому –  я настоящий русский!
     Поэт отпил глоток испанского вина и сказал мальчику: 
     – Если ты будешь в будущем, то будущее выглядит не так уж плохо!».
     В Переделкино раньше жили дон кихоты и подлецы. Кого было больше, не знаю. Скорее всего, подлецов. Их не назову, и не назову дон кихотов, которых тоже было немало. Первая жена  Евтушенко, высочайшая в поэзии Белла Ахмадулина, была рыцарем, но в Переделкино, по-моему, не жила. Но зато здесь я увидел Дон Кихота- Евтушенко, поглощённого любовью и фантазиями, счастливчика и печального рыцаря, умудрённого старца и играющего ребёнка на берегу жизни. 
     Он показывал картины в своём музее – Шагала, Пикассо, Леже, Пиросмани, Сикейроса. Замираешь снова, когда Он пронизывает длинным пальцем года и повторят великие фамилии, звучащие, как музыка старого джаза. Со стен выплёскивался талант, каскады красок и человеческих лиц. Поэт не просто показывает и рассказывает, он входит в потаённые дверцы картин и заводит туда и нас. Он  погружается в реку Жизни, и мы  плывём с ним по этой самой великой реке. Его музей – это корабль, плывущий  к островам Свободы, и, наверное, Любви. 
      А ещё отдельно его книги. Их много, кажется, они бесчисленны. В каждой книге фотографии; вначале он молодой, резкий, упоённый славой, ворвавшийся в жизнь как ветер в скучные ряды  привычных догм, а потом – умудрённый, пророчески  глядящий на настоящее и уже видящий будущее. Издали Поэта на 72 языках, на русском только – больше 150 книг. Это великий амбар радости и печали, где уместился его шёпот любви, его громкие восклицания-призывы к свободе, к защите, к жалости, рощи и поляны его стихов. Тут ничего не пылится, потому что всё принадлежит Вечности, и дни – слуги Вечности – сдувают с его книг пылинки и оживляют слова. А в отдельных шкатулках лежат особые слова, которые повторяют миллионы: 
     «Со мною вот что происходит: ко мне мой старый друг не ходит»… 
     «Ты спрашивала шёпотом: “А что потом? А что потом? Постель была расстелена, и ты была растеряна»…
       «Дай Бог, чтобы моя  страна меня не пнула сапожищем,  Дай Бог, чтобы моя жена, меня любила даже нищим… Дай Бог всего, но лишь того, за что потом не станет стыдно»…
      «Я —каждый здесь расстрелянный старик. Я —каждый здесь расстрелянный ребёнок»…  
     «Идут белые снеги…И я тоже уйду. Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду»… 
     «Поэт в России – больше чем поэт»…    
     И много других строчек, которые помогали российскому  человечеству  жить и выживать, и любить.
     И ещё, он был гениальным фотографом. На его фотографиях собраны лица со всего мира. Всё, что изобразил камерой, он назвал – «Моё человечество». Многое из всего – это портреты людей из разных стран. Он уловил-изобразил морщины и катящиеся по щёкам капли пота, глаза, наполненные светом, некоторые – мудростью, некоторые – нечеловеческим терпением; он выпятил на лице тоску, бессилие и силу, вы видите перед собой заскорузлые  пальцы, безнадёжность и веру. И всё это изображено, всё видно, сочится, как кровь из-под бинта. Поэт сидит  в кресле перед картинами и фотографиями, иногда его накрывает потусторонняя тишина, и жизнь, и смерть поглощают все звуки, но потом Дух  с неба ударяет в его душу, и он снова отчаянно вонзается в Бытие словами, глазами, отчаянными порывами любви. Я где-то написал, что плотью возраст не победишь. Возраст можно победить только духом. Сильный дух побеждает болезни. Если не верить в продолжение жизни, то значит – проигнорировать вырубленные во времени слова, записанные во всех Священных книгах. Я знаю, настоящие поэты глубоко индивидуальны, им не хочется подчиняться даже Богу. Но без продолжения жизни  земля превращается в прах. Поэтому надо не просто верить, но верить так, чтобы увидеть это будущее. Понятно, у самых великих есть особая гордыня, которая пытается приравнять их к небожителям. И тогда гордыня рождает в них  сомнения.  Это понятно.  Тут в чужую компанию приходишь, и не знаешь, что сказать. А здесь, в новую жизнь приходить…
     Но Поэт прошёл  эти искусы , и в его величии я часто чувствую смирение, напоминающее мне смирение Христа. И если когда-нибудь Поэт уйдёт с земли, Дух его останется, он будет витать и говорить, вдохновлять и удивлять. Ну, как, к примеру, дух Пушкина…
     Его память видит прошлое, помнит строчки не только своих, но и чужих стихов, он вдыхает настоящее, хочет побольше захватить волнующего воздуха этой жизни, он высылает в будущее, как разведчицу, свою душу, но когда она возвращается, они между собой не говорят. Всё он сказал в стихах, и некоторые из них – это молитвы. А помнят ли все, что молитва – это единственный способ разговора с Богом!
     Он слышит слова, это его любимые плоды, он раскусывает их, перекатывает языком, облизывает по-звериному, и я чувствую, как от  сплетающихся редких таинственных исповедальных слов в голове у него возникает гул жизни и времени. И возникает жар огня небесного. И рождённые в нём строчки медленно встраиваются в историю человеческого сердца, которая и является историей Вселенной.  Некоторые его стихи ощутимо  делаются Наверху вместо него, потому что в них слышно небесное дыхание, Его присутствие. И это чувствуется глубинными фибрами наших  душ.
     Вера рождает силу. Сила, рождённая верой, гораздо сильней силы, рождённой знаниями или эмоциональными порывами. Недаром в сталинских и гитлеровских лагерях  самыми стойкими оказывались верующие люди. Их не могло сломать ни лагерное начальство, ни уголовники. Итак, сила веры наиболее мощная сила на земле.
     В Поэте  живёт эта сила – сила ребёнка и сила Пророка. Эта сила через его слова касается всех, ну, почти всех.
     В Москве всё большое тонет. И события, и люди. Москва не верит на слово. В Москве все события и личности уменьшаются. И всё же, не все. Евтушенко в Москве, – и в России, и в мире, – не уменьшается. Он уже стал бессмертен.